«ЗАРУБЕЖКА БЕЗ ГРАНИЦ!» // РЕГИОНЫ ПО-ФРАНЦУЗСКИ: ПАШНЯ ВМЕСТО ПУШЕК, ГОРОД — КАК ПЛАНЕТА, КАРТА — КАК ОРУЖИЕ
Шестнадцать тысяч ударов клавиатуры, четыре страницы печатного текста, но читается — как один хороший репортаж.
Париж, весна 1871-го. Родина «географии человека»
В пыльной аудитории на улице Сен-Жак Полю Видалю де ла Блашу чуть за тридцать. Университет еще пахнет гарью Коммуны, но молодой профессор упорно переводит фокус с пушек на пашни. «Господа, главное в географии — не холмы и реки, а человек. Он — в центре карты» — с этого учёного демарша и начнётся то, что позднее назовут possibilisme.
Соседняя парта — l’enfant terrible Жак Элизе Реклю. Бугроватая карта под его пером вдруг оживает: человек, пленник климата? Нет, компаньон. Реклю охотно признаёт, что ледник диктует моду на меха, а муссон — расписание посадки риса. Но в ответ человек двигает плотины, пересаживает виды, перепридумывает города. По сути, Реклю — первый эко-урбанист, только говорит словами XIX века.
И уж совсем молодой ассистент Жан Брюн дописывает в конспекте: «Район бывает географический (дан Природой) и исторический (сотворён руками)». Г-н Брюн первым честно разведёт «ландшафт» и «ландкультур». Он почти насильно заставит студентов различать бретонское упрямство в языке и архитектуре. С этого двойного визора родится «историко-географический метод», а значит и классическое регионоведение.
В этих трёх характерных жестах — половина будущего университетского курса «Региональные системы». Почему? Потому что «климат как возможность» звучит куда более человечно, чем «климат как приговор». И потому, что география без истории — это реквизит без сюжета.
Экономика выходит из берегов: полюса, оси, точечные взрывы роста
Переносимся во Францию после Второй мировой. Технологии — новые мушкетёры, заводы — их арсенал. И когда утомлённые реконструкцией экономисты спрашивают: «Как подпереть страну, чтобы та не рухнула в очередной кризис?» — Франсуа Перру поднимает руку.
«Ищите не равнину, а вершины. Одной вершиной — накормите округу».
Так родилась теория полюсов роста: внизу карта депрессии, зато сверху яркие «пропульсивные» отрасли, которые тянут за собой снабженцев, банкиров, университеты и, конечно, мигрантов. Перру верил: накачать Страсбург электроникой — и он потянет Эльзас.
Жак Будвиль сделает ход конём: полюсом может быть и город-комбинат, и заброшенный порт, лишь бы внутри горела инновация. В XXI веке его бы назвали «локомотивным экосистемным центром», но тогда хватало слова pole.
Пьер-Филипп Потье добавит: где два полюса, там ось развития. Между Лионом и Марселем, между Ренном и Нантом — бесконечная суета дорог, стартапов, складов. Эта ось — артерия, через которую «французское ноу-хау» разгоняет кровь по периферии.
Перру предвосхитил всё, что мы сегодня зовём «суперкластерами»: Шэньчжэнь, Кремниевая долина, Бангалор. Но в отличие от Перру, цифровая эра часто забывает про соседние кантоны. Теория полюсов напоминает: если не строить мосты, получите не полюса, а перегрев и пустыри.
Город как планета: от «мегалополиса» до географии лифтов
На дворе 1950-е, в небо поднимается Бронкс, а во Франции Жан Готтман смотрит на Атлантику и видит не просто цепочку огней, а «Мегалополис» — гигантскую агломерацию Босваша (от Бостона до Вашингтона). Готтман первым понял, что современный город управляется не стенами, а коммуникациями.
Немного позже Жаклин Боже-Гарнье добавит крупные мазки: от Каира до Каракаса города растут не по приказу демографа, а по логике экономики и культуры. Она раскроет феномен «социальной сегрегации» прежде, чем это слово попадёт в репортаж CNN.
Булочная на парижском углу, где багет продаёт второй поколением тунисец, — это миниатюра мирового урбанизма Boge-Garnier. Подними дрон выше — и ты увидишь глобальную матрёшку из колец автострад, метро, беспилотного такси. Всё это — материал для будущих региональных моделей: уже не «центр-периферия», а «центр-сеть».)
Фернан Бродель и длинное время. Мир-экономика как сериал без финала
Фернан Бродель, историк с голосом.
«Средиземное море (Mediterranean) — это не просто залив, это медленный агрегат цивилизаций», — говорит он и вводит тройную шкалу времени:
- Événement — событие (битва при Лепанто).
- Conjoncture — колебание (вековая логика торговли).
- Longue durée — огромный пласт (климат, рельефы, ментальности).
Из этого метода родится понятие «мир-экономика»: каждый глобальный акт закрывается титрами, и новый сезон снимается уже с другим центром — Венеция уходит, приходит Амстердам; следом Лондон, Нью-Йорк, Шэньхай.
Бродель спас историков от соблазна «единой математической формулы прогресса», но одновременно дал регионоведам гимн: «Смотрите на ритмы, а не на вспышки». Когда мы сегодня разглядываем график биткоина, помните: это событие на фоне конъюнктуры цифровых денег и longue durée человеческого страха к инфляции.
Дилемма детерминизма: Боден, Монтескье и анекдот про овечий язык
Жан Боден в XVI-м веке прописывает климат во все законы. Южанин ленив? Спасибо зною. Северянин ворчлив? Благодарите туман. Через полтора века Шарль Монтескье снабдит эту идею графиками, а заодно проведёт тот самый курьёзный эксперимент с овечьим языком: нагрели — распух, охладили — схлопнулся. Отсюда вывод: народы юга эмоциональней северян.
Сегодня мы улыбаемся этим «физиологическим» доводам, но географический детерминизм никуда не ушёл: достаточно открыть анализ аграрных рисков Африки или карты вечной мерзлоты Сибири. Разница лишь в том, что XXI век добавил к климату фактор технологий: мерзлота, может, и тает, но теперь мы печатаем мост на 3-D принтере.
В этом споре мне ближе поздний Реклю — климат как кофеин: бодрит, но не диктует сюжет. Люди — сценаристы собственных территорий.
Ив Лакост: границу рисуют не горы, а министры
1976-й. В Париже выходит манифест Лакоста с лаконичным заголовком «La géographie, ça sert d'abord à faire la guerre» («География нужна прежде всего, чтобы вести войну»). Лакост выбивает почву у детерминизма: «Горы пассивны. Активны политики, что строят серпантины или туннели».
Его формула звучит иронично просто: пространство — это бумага, а карандаш в руках геополитика. Отсюда нынешние дебаты: прокладывать БРИ через Арктику или через Суэц? Выносить дата-центры в казахстанскую степь или под парижские катакомбы? Лакост подсказал: сперва интерес, потом география. Не «где», а «зачем» — вот главный вопрос.
XXI век: как французские идеи живут сегодня
- Поссибилисты сегодня переоделись в костюм «устойчивого девелопера»: холистический мастер-план учитывает и флюидность миграций, и сон птиц в «зелёном коридоре».
- Полюса роста — это SEZ в Дубае, Huawei-парк в Шэньчжэне, «Сколково 2.0». Ключевой риск, как заметил бы Потье, — оставить глухие пустоты между кластерами.
- Урбанисты-мегаполисты уже обсуждают «коридоры субурбанов» Лагос-Абуджа и Мехико-Пуэбла. Сеть важнее ядра.
- Броделевские мир-экономики очутились в эпохе «мультиполярной глобализации»: вместо одного центра — десяток, а значит, регионоведу придётся жонглировать параллельными longue durée.
- Детерминизм трансформировался в климатическую дипломатию: COP-саммиты — это спор о праве климата стать главным лоббистом.
- Лакостовская геополитика мигрировала в кибер-пространство: граница ― это теперь не Перинеи, а маршрутизатор на границе домена.
Французская школа дала регионоведению ту античную «меру вещей», где природа и человек ведут вечной диалог. А пока спорят, чей голос громче, планета успевает подбросить новую тему — от цифровых степей до орбитальных поселений.
Post-scriptum. Pourquoi pas?
Если над картой мира потушить свет и оставить только огни идей, Франция будет сиять не меньше Мегалополиса. От Реклю до Лакоста — это путь от “человек внутри природы” к “природа внутри человека” и далее — к “политика внутри карты”.
Французский опыт особенно ценен в эпоху, когда регионы соревнуются не за залежи угля, а за мозги и бренды. Теория полюсов роста на глазах превращается в концепт инновационных долин — возьмите московский МФК “Сколково” или бретонский Cyber Valley. С другой стороны, lessons Бруна и Видаля напоминают: никакой диптех-акселератор не взлетит, если местный жанр жизни — «тихая гавань без риска».
Французы подсказали баланс: планируй в сторону глобальных цепочек, но меряй пульс на площади своего маленького Арля. Ну, конечно, же понятно… История регионоведения — это не скучная хронология тезисов, а карта хитросплетений людей, идей и земель. А карты, как известно, нужны, чтобы не заблудиться — и, как сказал бы Ив Лакост, чтобы побеждать.
👉 Подписывайтесь на мой Telegram-канал: https://t.me/druzin. Там — финансы, инсайты, путешествия и никакой скуки!